— Все верно, Магистр. На протяжении всего варбийского сезона Ключ находился в непосредственной близости от нас. И очень скоро он будет у нас в руках.

— Вы обещаете нам это, Брат Э.? Вы клянетесь всемогущим ТОТОМ?

— Магистр, клянусь! Есть на свете многое, в чем нельзя быть уверенным, но в этом я готов поклясться даже своей собственной жизнью! И здесь, перед вами, я произношу свою клятву: еще до окончания этого сезона Ключ к Орокону будет среди нас, в этом подземелье, и с ним будет первый из священных кристаллов!

— Да! — взвизгнул Транимель. — Да, это произойдет! И когда мы отберем у него кристалл, и когда его сердце, легкие и печень будут лежать на алтаре, что еще сможет ограничить власть ТОТА? Что остановит его тогда? Воспоем, Братья!

Притопывая в такт, соратники Транимеля запели:

Наш бог всемогущий и истинный Тот

За зеркалом заперт, томится и ждет.

Когда принесут ему власти кристалл,

Чтоб он возродился, из праха восстал!

Когда же на воле окажется Тот,

Он все остальные кристаллы найдет.

Магическим кругом разложит их он,

И станет подвластен ему Орокон!

Песнопение продолжалось. Топот стал таким оглушительным, что кажется, что от него сейчас начнут трескаться камни. Зло копится под сводами подземного святилища, и кажется, что здесь уже летают летучие мыши и страшные подземные птицы, что по полу ползают ядовитые змеи. Лорд Эмпстер пел вместе со всеми, почти столь же самозабвенно. Он снова сыграл свою роль, и сыграл хорошо. Транимель не должен догадаться о его истинных намерениях.

Пока не должен.

Однако решающий час близился.

«О Транимель, Транимель... Все, что сказал, — чистая правда, но все случится совсем не так, как ты о том мечтаешь!»

На следующий день в том мире, что лежит высоко над подземным святилищем, лорд Эмпстер снова увидится со жрецом странного культа. Они будут говорить о делах, но ни тот, ни другой ни словом не обмолвятся о тайнах подземелья. Никто не догадается об их секретной связи. Так было всегда. Давным-давно Транимель стал одного за другим приобщать благороднейших лордов Эджландии к своей вере. Он подводил их к магическому зеркалу, заставлял заглянуть в него, и все они, один за другим, отрекались ото всего, чему были верны долгие годы. Прежние обличья опадали с них, словно тонкая скорлупа. Все они теперь были прислужниками антибожества и только при свете дня оставались такими же, как прежде.

То есть так казалось.

Только лорд Эмпстер сумел воспротивиться злу. По крайней мере, этому злу. Потаенная ненависть пряталась в его взоре, когда он смотрел на одетого в белый балахон премьер-министра.

Об Этане Архоне Транимеле было известно немногое. Некоторые брали на себя такую смелость, что называли его человеком, «который сам себя сделал». В Эджландии подобное определение несло в себе нечто оскорбительное, и потому такие высказывания по адресу премьер-министра можно было себе позволить в самом узком кругу, наедине с самыми близкими людьми. И все же это было не совсем так. Вернее, только в самом определенном смысле так. По идее, пост, который занимал Транимель, следовало бы занимать человеку самого благородного происхождения — принцу, эрцгерцогу. Такого титула у Транимеля не было.

Нет-нет, он не был простолюдином и на свет родился, обладая дворянским титулом, но титул этот был весьма посредственный. Лорд-хранитель врат Миландера (так звучал этот титул) был единственным сыном баронета из Ара-Варби, маленького городка, стоявшего ниже Варби по течению Риэля, на заливных лугах. Говорили, будто детство премьер-министра было сугубо провинциальным, что грубый и неотесанный отец жутко его тиранил. Старики придворные рассказывали об отличавшемся пугающей худобой мальчике, который завистливо смотрел из окна надвратной башни на проезжавшие под ней кареты, направлявшиеся в Варби.

Трудно представить этого юного Транимеля без его белых одежд, седых волос, бесстрастного взгляда. Когда он после смерти отца приехал в Агондон, ему уже миновало пять циклов, но он не появился при дворе, а поступил в Школу Храмовников. Если и было у него стремление к светской жизни, он отрекся от него. Он был агонистом до мозга костей.

Но и на церковном поприще ему было трудновато продвинуться без связей и при том, что отец ему почти ничего не оставил. Таким выпускникам Школы Храмовников не предлагали богатых приходов, не направляли в должности домашних духовников к царственным особам, не ждала их и синекура в виде служения в Главном храме. В свое время Транимель вступил в Белое Братство, древнее и самое аскетичное из братств Посвященных. Здесь имела значение только вера, а богатство было ни при чем. Казалось бы, здесь Транимелю самое место. Во времена заката правления королевы-регентши королевский двор предавался роскоши и излишествам. Набожный Транимель ушел от мирской жизни и посвятил себя жизни простой, смиренной, молитвенной.

Однако этому не суждено было длиться вечно.

Случилось так, что королевские советники стали с опаской посматривать на Белых Братьев. И сама королева усмотрела в них грозную силу, хотя в чем могла эта сила состоять, ни королева, ни советники не понимали. Вероятно, речи шла о силе морального свойства, и тем опаснее была эта сила. Монастырь Белого Братства стоял напротив Дворца Короса и словно бы являл собой вызов королевскому двору, этому вместилищу пороков.

Естественно, королева стала подумывать над тем, чтобы закрыть монастырь. Деяние это было заманчивое, но рискованное. В народе Белое Братство вызывало уважение, о них говорили с невежественным подобострастием. Помимо всего прочего, Посвященные были освобождены от уплаты налогов. В чем же еще их можно было ущемить? И королева решила изгнать их из Агондона, отправить в глушь, в провинцию! В указе, который просто-таки сочился набожностью, заботой о бедноте и прочими благородными чувствами, королева запрещала нахождение на территории столицы какого-либо религиозного ордена, если его члены не посвящали себя «труду на благо общества».

Придворные хихикали и потирали руки. О каком труде на благо общества можно было говорить, если Братья только ели, спали, бормотали свои молитвы да трезвонили в колокола слишком рано утром? Придворные предвкушали, что скоро станут свидетелями того, как Белые Братья скорбной вереницей потянутся прочь из Агондона. Архитекторы уже всерьез раздумывали над тем, как перестроить монастырь и превратить его в роскошный дворец.

Но уж чего никто никак не ожидал, так это того, что Белые Братья примутся смиренно, дисциплинированно исполнять королевский указ. Очень скоро людей в белых балахонах увидели на улицах Агондона. Они собирали пожертвования. Они лечили больных. Они раздавали одеяла отверженным на дамбе. В Главном храме они стали служить привратниками. Некоторые пошли преподавать в Школу Храмовников. А один из Братьев дерзнул отправиться во дворец с предложением, чтобы его таланты были использованы на ниве служения королевскому дому.

Это был Транимель.

Должность ему предоставили маленькую — естественно, о другой и речи быть не могло. Однако и на посту второго заместителя секретаря канцелярии лорда-казначея молодой Брат вскоре проявил себя.

После скандала, в ходе которого королева-регентша была уличена в связях с зензанским послом, она была вынуждена удалиться в провинцию. Последствия ее правления стали для страны разрушительными. Она начала править страной в ту пору, когда ее сын, наследник престола, был слишком мал, но затем упорно отказывалась передать ему бразды правления. Она все время твердила, что сын ее еще не готов к такой ответственности, что только злая, никчемная и жестокая мать могла бы возложить на бедного ребенка такое непосильное бремя. Сыну миновал четвертый цикл, потом пятый, затем — шестой, а королева-регентша продолжала царствовать. Она была самовлюбленной, невежественной и недальновидной женщиной, но как бы то ни было, ее любили при дворе и обожал простой люд. И теперь, во времена правления Эджарда Синего, когда столько воды утекло с тех пор, многие вздыхали, с любовью вспоминая годы правления королевы-регентши, и называли их «славными деньками», «временем расцвета», а то и «золотым веком».